Дети Донбасса

Вера, которой исполнилось двенадцать, выглядит вполне счастливым ребёнком. На интервью она прибежала со словами: «Кажется, я знаю, о чём вы будете спрашивать».

— Тебе не хочется об этом говорить и вспоминать? — уточняю на всякий случай.

— Да нет, всё хорошо, — отвечает девочка. Эту фразу за время нашего разговора она произнесёт ещё много-много раз.
Вера с семьёй находится в Геническе уже несколько месяцев. Туда она вместе с родными бежала из Мариуполя в конце марта — как раз в разгар военных действий там. Говорит, что родители до последнего не хотели уезжать: ехать в никуда, в неизвестность было даже страшнее, чем жить под обстрелами. Но когда от города практически ничего не осталось, выбора, кроме эвакуации, уже не было.

— Собралось много машин, и мы все вместе поехали. Проезжая, видели, как горит какой-то дом, видели сгоревшие машины и убитых людей. В какой-то момент все обрадовались и выдохнули — появилась связь. А потом в нас начали стрелять. Попали и в нашу машину, но мы всё равно смогли ехать дальше, все остались целы. Одна из машин загорелась, родители сказали, что люди в ней ранены, но их спасут. А так всё хорошо, — вспоминает Вера.

Её сопровождающий потом нам расскажет, что детей просто не хотели травмировать, поэтому рассказали самую безобидную версию.

В действительности же многие жители Мариуполя из той самой колонны, в которой ехали Вера и её семья, под тем обстрелом ВСУ погибли.

Вера рассказывает, что из своего частного дома на окраине Мариуполя они уехали в самый первый день, когда в городе только начались боевые действия. Переехали в дом к бабушке — она жила в многоэтажке в центре, и там было безопаснее.

— У нас дома были слышны очень громкие выстрелы, поэтому мы сразу уехали в квартиру к бабушке. Дом свой больше мы никогда не увидим — в него попал снаряд. Когда папа последний раз ездил домой, чтобы забрать хотя бы какие-то вещи, он слышал, как над его головой пролетают снаряды. Он быстро собрался, и мы туда больше не возвращались. А потом наш сосед прислал фотографии и видео нашего разрушенного дома. Папа ездил туда, но уже нет никакого смысла что-то делать: дом перевёрнут, от него ничего не осталось. Прилетело и в дом, и во двор, — говорит Вера.

Девочка вспоминает, что родители не разрешали подходить к окну: было опасно. Но она видела, как во двор их многоэтажки загоняют военную технику, как мимо квартир проезжали танки, а из машин скорой помощи стреляли из гранатомётов, просто проезжая по улице.

— И всё это было так рядом! Интернет был отключён, мы даже не понимали, есть ли эвакуация и как нам вообще быть, нам не говорили ничего. В подвал мы не спускались. В основном сидели в коридорах. В подвале находились люди, у которых уже не было домов. Чаще всего начинали стрелять с шести утра. Ночи иногда бывали тихие. А так — всё хорошо, — рассказывает девочка.

Не нужно быть психологом, чтобы понять, что фраза «всё хорошо» — защитная реакция психики Веры на те ужасы, которые девочке пришлось увидеть и пережить. Эти слова она повторяла в разговоре каждый раз, когда рассказывала что-то особенно страшное. Но теперь у их семьи всё действительно хорошо, всё налаживается. Сейчас они живут в Геническе, в доме знакомых. Родители, пока Вера в лагере, решили поехать в квартиру бабушки, чтобы навести там порядок: дом занимали украинские военные, поэтому там сейчас полный хаос, но зато здание цело! Веру записали в школу в Геническе. Школы в Мариуполе, в которую она ходила, больше нет.

— И ты пережила всё это? — спрашивает мальчишка, который подбежал, пока мы беседовали с Верой.

Дима из Генического района. На этой территории активные военные действия практически не велись — было только несколько «прилётов». Но с трагическими последствиями: погибла директор местной школы-интерната, было разрушено несколько зданий.

— В первый день было очень страшно. Снаряд упал прямо на нашей улице. Там дорога из щебня, он попал прямо в неё — кому-то поразбивало окна, а у кого-то даже завалились стены. В этот «прилёт» погиб мой друг, ему шестнадцать лет было.

Они жили в стареньком доме. И его придавило. Когда спал… — рассказывает мальчик.

Он говорит, что взрослые, хоть и не подавали виду, были очень напуганы. Ещё страшнее стало, когда украинские войска взорвали мост в Геническе.

— Как мы потом узнали, они хотели перекрыть дорогу российской технике. Но они врали: туда же ни один танк не прошёл! Мы своими глазами всё это видели — живём рядом. А вообще недалеко от нас было две военные базы. Но украинцы с них сбежали, почти всю технику оставили, её потом российские военные забрали. Вот так нас обошли. Хотя мы уже морально готовились к тому, что будет всё плохо, что будут военные действия.

Вы же знаете, что документы нашли о том, что Зеленский на Крым наступление готовил? Это правда — так все говорят! А зачем бы тогда столько техники у нас было? ВСУ в огородах у жителей даже «Грады», БТР расставляли. Но теперь же всё закончилось? Уже нечего бояться? — спрашивает Дима, глядя то на меня, то на сопровождающего.

Он рассказывает, что жители из пригорода, где он живёт, и самого Геническа всегда считали себя русскими.

— Мы всегда на русском языке говорили! Хотя в школе нас каждую неделю заставляли два часа гимн Украины петь. И ещё у нас постоянно кругами ходили старосты и кричали: «Слава Украине!», а мы все должны были повторять. На уроках нам запрещали отвечать на русском языке. Даже двух учительниц уволили, потому что заметили, что они в школе с нами на русском говорили, — добавляет Дима.

Он вспоминает случай, когда его вызвали к директору только за то, что он произнёс фамилию Ленин:

— Я просто рассказал учителю, что у нашего соседа есть татуировка с изображением Ленина. Меня за это к директору отвели. Просто за то, что я это сказал! Это была наша учительница истории. Она ходила на митинги против россиян, по всему Геническу кричала, что наш город — это Украина, — рассказывает Дима.
Мальчик говорит, что его бабушка, ветеран Великой Отечественной войны, запрещала ему читать украинский учебник истории.

— Не знаю, что уж там увидела бабушка, но, когда я ей показал учебник, она сразу сказала: «Не учи это! Здесь всё неправда!» Ей 98 лет, она-то точно знает, как всё было, — говорит Дима.

Ещё один мальчик приехал из Донецка. Даниил говорит, что на взрывы и громкие звуки в городе уже даже никто не обращает внимания: за восемь лет привыкли.

— Как я понял, у нас самое страшное происходило в 2014 и 2015 годах. Мне тогда лет пять было. Но вот один момент я хорошо запомнил. Помню, как лежу на кровати. Потом — какой-то громкий звук. Потом — мы бежим прямо по разбитым стёклам, меня несут на руках. Выбегаем из дома — а небо красного цвета. Я такого никогда не видел. Мы сидели какое-то время в подвале. Потом помню, что появились военные, и нас оттуда вывели. Это я уже сейчас понимаю, что, видимо, какой-нибудь снаряд к нам прилетел, — рассказывает Даниил.

Он говорит, что такие «прилёты» в городе происходят периодически. Бывало, что стёкла в школе прямо во время уроков тряслись, но учёба всё равно продолжалась.

— Мне вообще как-то не до этого всего было, я на велике всегда любил кататься, но после одного случая родители перестали разрешать. Сейчас в наш район стало попадать. Недавно где-то в километре от нас упал снаряд. Я так понял, с детонацией. Видимо, 150-миллиметровый снаряд был, потому что визуально яма большая, — с серьёзным не по годам знанием дела рассказывает Даниил.

Снаряд упал между магазинами в его районе. Говорит, что буквально полчаса назад он был там, но вовремя уехал.

— Вот с тех пор мне и не разрешают велосипед брать, — грустно, но с пониманием говорит мальчик.
Все ребята, с которыми мы пообщались, взрослые не по годам. Им приходится быть такими. Потому что детства их лишили: самые яркие воспоминания первых лет жизни у них не о любимых игрушках или счастливых моментах с семьёй, а о красном небе и подвале. Кто-то из них больше никогда не увидит свой дом, свою школу.

Но, как и положено детям, они не разучились радоваться жизни: наперебой рассказывают о том, в каких походах побывали в Адыгее, о том, что впервые увидели горы. Все они мечтают о разном: кто-то хочет стать айтишником и хорошо разбираться в компьютерах, кто-то — завести собаку («ну или хотя бы аквариум с рыбками»), а у кого-то самая большая мечта — это младший брат.

И для воплощения в жизнь их желаний нужно только одно — мир.

Поток беженцев из Украины не прекращается до сих пор. Начиная с февраля прошлого года наша страна приняла порядка пяти миллионов человек, ищущих спасения в России. И более семисот тысяч из них — дети. Однако, если брать всё время военных столкновений, начавшихся после Евромайдана, число беженцев окажется ещё больше.

Впрочем, это не удивительно. Ведь сделать жизнь людей на Донбассе предельно невыносимой обещал ещё президент Порошенко, который заявлял: «У нас будет работа — у них нет. У нас будут пенсии — у них нет. У нас будет поддержка детей и пенсионеров — у них нет. Наши дети пойдут в школы и детские сады — их дети будут сидеть по подвалам. Вот так мы и выиграем эту войну».

Реальные шаги украинских властей оказались намного жёстче их собственных слов. Уже двадцать седьмого июля 2014 года начался первый обстрел Донецкой народной республики, решившей, что с новым киевским режимом ей не по пути. За два часа украинская армия выпустила более сотни боеприпасов по многоэтажкам, частному сектору, больнице и родильному дому Горловки.

Города, где не было ни военных объектов, ни ополченцев. Один из кассетных снарядов взорвался на оживлённой улице и унёс жизни сразу двадцати двух человек. Четверо из них были дети.
С тех пор Горловка пережила более пяти тысяч обстрелов, а число детей, убитых украинскими военными только на территории Донбасса, составляет около трёхсот. Самому маленькому ребёнку из них едва исполнилось двадцать семь дней…